Дереализация у невротиков

В 1909 г. в «Zentralblatt für Nervenheilkunde» Г.Лёвенфельд поместил статью «Ueber traumartige und verwandte Zustände», в которой описал особенные, не отмеченные до того в литературе явления у невротиков. Г.Лёвенфельд характеризует эти состояния следующим образом:

«Внешний мир не производит обычного впечатления, хорошо известное и видимое ежедневно кажется измененным, как бы незнакомым, новым, чуждым, или все окружающее производит впечатление какой-то фантазии, грезы, видения. В последнем случае больным кажется, будто они находятся в полусне или видят какой-нибудь сон либо находятся в состоянии гипноза или сомнамбулизма. Тогда они большей частью и жалуются на "грезовые состояния"». Степень и длительность таких состояний могут быть, по описанию Г.Лёвенфельда, очень различны и часто ссопровождаться чувством страха.

После Г.Лёвенфельда описанию и анализу этих состояний посвятил интересную статью К.Абрахам во II томе «Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen». В дальнейшем мне придется еще неоднократно возвращаться к этой работе К.Абрахама, а здесь могу лишь подтвердить его слова, что эти явления вовсе не редки. Мне часто случалось встречать их среди своих больных. Вот как описывала эти состояния одна моя пациентка, интеллигентная барышня:

«Я – не я. Окружающее становится нереальным и призрачным, собственная личность начинает казаться такою же. Какое-то сознание все-таки как будто бы есть, хотя оно словно где-то далеко стоит и совершенно от оболочки (от тела) оторвано; например, брала руку и казалось, что она не моя, голос, кажется, не мой, начнешь, поэтому говорить, и не кончаешь. Окружающее кажется очень далеким, голоса очень далекими. Иногда бывает страх, иногда страха не бывает. Самое жуткое, когда голос кажется не своим. Впервые это состояние появилось в 11 лет, когда мне показалось, что существует стена между мной и матерью. Кажется, что до первого припадка я сама себя довела, потому что мне не хотелось реагировать на все, что происходит дома, хотелось игнорировать дом».

Еще такое состояние бывает хроническим, когда долгое время, иногда месяцами кажется, что окружающее не совсем реально.

Особенно ярко такие состояния были выражены у одного молодого человека 19 лет, страдавшего фобиями (Angsthysterie

) и кардионеврозом. Он дал им удачное название – «состояние нереальности». Вот как он их описывает:

«В таком состоянии я вижу все как бы сквозь сон: ясно все помню, например, дорогу, улицу, город, деревья, лес, дома, но... субъективного, ясного ощущения собственного восприятия нет. Когда я нахожусь один и ничто постороннее меня не отвлекает, я ухожу далеко-далеко, как бы в себя, в свою фантазию. Все кругом бледнеет, исчезает. Я могу сам нарочно вызывать такие состояния, погружаться в них. Но когда боюсь их, то скорее в них попадаю. Могу всегда, в любое время в них погрузиться. Кажется тогда, что вся прежняя жизнь была, как во сне, не знаешь, была ли это жизнь или сон. Уходишь от жизни – и тоже ничего нет. Как пространство кажется без конца, так и мысль кажется без конца. Возникает вопрос: кто я? Где нахожусь? Кажется, что жизнь только показалась. Хочешь вернуться в реальную жизнь – и не можешь. Получается, что и здесь ничего нет, и жизни нет, все пустота. В таком состоянии находишься, что уже нигде ничего нет. И так, кажется, и останешься целую вечность и ничего нельзя сделать. Тогда наступает страх. После хочешь вернуться к жизни, но уже не можешь, все кажется, как во сне и лишь постепенно все становится яснее, вспоминаешь, что и раньше жил. Сознания не теряешь, но оно не имеет никакого содержания, а чувствуешь только пустоту и страх.

Начались эти состояния лет с девяти – с того, что стал задумываться: что это такое – "Я"? Для чего я существую? На самом ли деле "Я" – это я? Смотрел на одну точку и все казалось странным. Нарочно сразу открывал и закрывал быстро глаза – и видел, что все одно и то же, в одном и том же мире нахожусь. И это состояние было очень приятным. Каждый вечер это делал, днем думал, что будет вечер и буду это делать. Все хотел дальше и дальше продолжать, думая: "Что будет дальше?". Не было опоры, всё как бы уходишь дальше и дальше в бесконечное пространство. Но всегда я удерживался. Но раз не удержался и дал себе волю унестись совсем в бесконечное пространство, забыться совсем. И вдруг сделалось очень страшно: как будто все прекратилось, где-то витаешь и не можешь остановиться, не знаешь, где находишься, в каком миру. Сначала было трудно вызвать такое приятное состояние, а потом легко, так что даже на улице его вызывал. Затем то же случилось со страхами: они стали легко, даже на улице появляться».

Для сравнения приведу описание случая К.Абрахама:

«Находящийся в юношеском возрасте пациент А. склонен к дневным грезам наяву большой яркости. Как он указывает, к таким грезам его побуждают конкретные реальные события. Например, известие об открытии северного полюса дало ему повод для фантазии, что он принимает участие в большой экспедиции. Он представлял ее себе во всех деталях, особенно в отношении его собственной деятельности. Подобная фантазия уже в течение долгого времени захватывает его всего. Стоило ему на улице уловить из разговора прохожих слово, напоминающее "цеппелин", как его воображение начинало чрезвычайно живо работать. Когда эти грезы достигали большой интенсивности, пациент чувствовал себя все более оторванным от реальности. Им овладевало помрачение, он грезил. Затем на короткое время наступала «пустота» в голове, за которой быстро следовало «головокружение, связанное со страхом и сердцебиением. Состояние до момента головокружения сопровождалось, по словам пациента, чувством наслаждения».

Я привел подробно описание случая К.Абрахама, чтобы подчеркнуть сходство состояния во время припадка, даже в деталях, у обоих больных.

Это указывает на то, что в этих припадочных «грезовых состояниях» (Traumzustände) или «состояниях нереальности», как называл их мой больной, имеется определенная последовательность и закономерность развития, течения и чередования деталей, как, например, в типичном эпилептическом приступе. К.Абрахам, подчеркивал эту закономерность, описывая «грезовые состояния» следующим образом: типичным вступлением к припадку служит состояние грезовой экзальтации (Phanstastisch exaltation), содержание которой имеет чисто индивидуальный хapaктеp. Зaтeм следует состояние грезовой оторванности (Entrückung). В этом состоянии больным хорошо знакомая окружающая действительность кажется, как это удачно описывает Г.Лёвенфельд, нереальной, чуждой, изменившейся. Они сами чувствуют себя, как во сне. Обозначение «грезовое состояние» (Тraumzuständ), кoтopoe часто употребляют больные независимо друг от друга, обусловлено фантазированием в первой стадии и изменением сознания во второй. Далее я различаю еще третью стадию пустоты в сознании. Она характеризуется отмеченной пациентами «остановкой мыслей» (называемой также «пустотой в голове» или чем-то в этом роде).

Финал образует депрессивное состояние, самый важный признак которого составляет аффект страха с обычно сопровождающими его явлениями (головокружение, сердцебиение и т.д.). Большинство больных описывают кроме того фантазии депрессивного характера. Разграничение обоих стадий не абсолютно, напротив, легко заметить постепенные переходы из одной в другую.

Однако, такое описание припадков и грезовых состояний при всей его важности, интересе и практической целесообразности не дает ответа на вопрос об их сущности и причинах происхождения. Посредством расспросов больных, говорит К.Абрахам, мы можем почерпнуть кое-какие сведения относительно представлений и чувств в грезовом состоянии, а также вызывающего их повода и колебаний состояния сознания. Если таким способом исследовать ряд случаев, то нам пожалуй удастся познакомиться с индивидуальным многообразием указанных отношений. Мы, вероятно, смогли бы подтвердить результаты наблюдений Г.Лёвенфельда относительно различия в интенсивности и длительности этих состояний.

Но этим мы уж достигли границ того, что можем узнать, поскольку ограничиваемся как единственным источником знания тем, что доступно сознанию пациента. Непонятной остается причина наступления грезовых состояний. В общем, невротик удовлетворяется грезами в состоянии бодрствования. Неясно, почему иногда эти грезы усиливаются до острых припадочных состояний, связанных с легким изменением сознания.

Неясным остается сущность этой оторванности (Entrückung), особенно присутствующее в ней чувство отчужденности, нереальности. Совершенно непонятной остается вpeмeнная пустота сознания и наконец, появление страха и сопровождающих его явлений.

Для полного изучения и понимания этих припадков грезовых состояний во всех их проявлениях и деталях недостаточно, очевидно, ограничиться изучением рассказов больных о том, что они сознательно переживают. Недостаточно только исследовать эти явления лишь из-за того, что они отражаются в сознании, а необходимо более глубокое проникновение в бессознательную душевную жизнь больных. Такое проникновение делается возможным при помощи метода, называемого психоанализом.

Начну с казуистического материала из более или менее обширных психоаналитических данных описываемого и других следующих случаев, ограниваясь по мере возможности лишь тем, что касается «состояний нереальности» («грезовых состояний»).

Как уж указано, эти «состояния нереальности» явились у вышеописанного больного дальнейшим развитием особых приятных состояний, во время которых он погружался в свои мечты, грезы, фантазии. Такая наклонность к фантазированию, грезам была у больного сильно развита с самого раннего детства. Грезить было его любимым занятием с первых же дней сознательной жизни, и память сохранила ему воспоминания об этом. 3начительная и субъективно более ценная, может быть, часть его детства протекала в грезах. Содержание этих фантазий главным образом – «идеи величия». То он мечтал о каком-то сверхъестественном коне, на котором всех обгоняет, то о чудесном автомобиле-невидимке, уносящим его на Луну или Марс. В грезах он – объект всеобщего преклонения, восхищения и любви, покоряет всех и властвует над всеми и т.п. Такими фантазиями он компенсирует себя за действительность, в которой ему приходится переносить частые при его большой чувствительности обиды и оскорбления от старших, родных, товарищей и особенно от столкновений с главным соперником в семье – младшим братом.

Выше я уже привел описание больного и то, как эти грезы, сначала очень приятные, будучи усердно культивируемыми им при ясном сознании с нарочитой целью – получения известного удовольствия, постепенно усиливаясь и углубляясь, привели к состоянию нереальности и страху, закончившись вышеописанными припадками.

Далее, важно отметить, что, по словам больного, он чувствует связь между онанизмом, которому предавался в детстве, и этими приятными состояниями, и что он иногда вместе с онанизмом их намеренно вызывал. Начало онанизма и появление этих состояний приблизительно совпадают по времени. Но вскоре у него началась и борьба с онанизмом, сопровождавшаяся нравственными мучениями, явлениями навязчивости, особенно в виде навязчивых вопросов, болезненных сомнений, страхов. И тогда же приблизительно впервые появились и связанные со страхом «состояния нереальности». Быть может, говорит больной, они и создались благодаря онанизму.

«Помню, – добавляет он, – что вместо онанизма я занимался тем, что старался довести себя до такого приятного грезового состояния. И в то же время думал про себя: кто это я такой, зачем я здесь лежу? и т.д. Это было приятно, старался долго-долго думать, чтоб стало приятно и жутко. Но не додумывал до конца. А однажды додумался до конца – и сделалось страшно».

Из этих слов ясна не только связь таких состояний с онанизмом, но и то, что больной старался онанистический акт заменить состоянием грез, при котором приятное грезовое состояние стало для него эквивалентом запретного онанистического акта, – об этом обстоятельстве ниже еще будет идти речь.

Что касается тех мыслей, образов, представлений, которые составляют, так сказать, содержание этих «состояний нереальности», то больной описывает их так:

«Начались эти состояния у меня зимой, когда я был в первом классе, но они повторялись редко, всего раза 2-3 были за ту зиму. Потом будто прошли и летом, кажется, я чувствовал себя почти совершенно здоровым. Но следующей зимой они начались с новой силой и бывали почти каждый день – и все казалось тогда нереальным, страшным, будто жил я в кошмарном сне... Я помню, что думал тогда: это вовсе неправда, что я живу, неправда, что это – мои родители или что живу только я один, а остальные люди кругом не по-настоящему живые, что они мне только кажутся живыми, что родителей моих нет, что мне только кажется, что это мои родители. Казалось, что все кругом – только сон, что все меня обманывают, что, может быть, что-то от меня скрывают, что-то ужасное, чтобы легче было жить, что если бы их не было, было бы ужасно жить. Если бы мне не казалось, что они есть, то я был бы один, и жизнь была бы ужасна. И я боялся, чтобы как-нибудь не раскрылось, что я – не сын моих родителей.

Кто я такой, думал я? Почему я существую? Помню, раз уехала сестра Надя, а когда она вернулась, мне странно было, что эта "чужая" девочка – моя сестра и что зовут ее Надей. То же самое было и с нашей девушкой-гувернанткой и с мамой, когда они уезжали и возвращались. Потом перешел и на себя: как я не понимал сестру, так не понимал и себя, будто никогда я в этой семье не был, теперь только явился – и это тоже перешло в страх... Все казалось, что со мной каждый момент может сделаться что-то особенное: вот я умер, но от меня это скрывают, в миру я совершенно один. Кругом меня не люди, а только притворятся все, что люди; им трудно со мной говорить, трудно сдерживаться от хохота, что обманывают меня. Вдруг брат расхохочется и выдаст "тайну": и тогда все расхохочутся и во всем доме будет хохот. Что же я буду делать? "Тайна" это – неправда, что я жив. Что-то они от меня скрывают. А когда откроют тайну, я не буду здесь жить, не буду знать, куда примоститься. Кругом мир – а я один; все другие – не люди, а только притворяются людьми, чтобы облегчить мне, или мне назло... Еще лет с 7-8 стал задумываться над "всеми вопросами": есть ли Бог? Почему говорят, что есть? Что значит "я"? Почему жизнь? Могу ли я перейти в другое тело? Где я нахожусь, а где меня нет? Может быть, ничего не происходит? Почему я в этом теле? Брошу его и перейду в другое. И казалось, что удаляюсь из своего тела, уже совсем покинул его. Казалось, что пойду по комнате и увижу свое тело в кровати, если бы дальше развивал болезнь».

В связи с этими своими состояниями больной вспоминает повторившийся в детстве кошмарный сон: «Будто светопреставление. Низко на небе стоит кроваво-красное громадное солнце и от него идет странный, кошмарный свет. Все друг друга не узнают, у меня чувство, что я совершенно один. Никто тебе ни мать, ни брат и не знаешь, куда деваться. Против наших окон завод весь красный и труба красная, а труба качается, а из нее турок глядит, правый глаз у него закрыт, левый широко открыт и язык высунут. Слышится глухой гул, подземные удары. Просыпаюсь в страхе».

С самого раннего детства больной томился чувством одиночества и обиды, неудовлетворенностью требовательного детского чувства любви к матери, к бонне-воспитательнице, мучился ревностью, соперничая с младшим братом. И как реакция на эти обиды и чувство неудовлетворенности у больного росли враждебные чувства ко всему окружающему, проснулись яркие садистические импульсы, желание смерти и уничтожения всего и всех.

«B раннем детстве, – говорит больной, – я, кажется, любил мать. Но позже помню только, что всегда боялся, чтобы с ней что-нибудь не случилось, – тогда мне плохо будет, у меня будет сердцебиение. Бывали у меня мысли, что если бы мама умерла и была бы у меня другая мать, я бы ее больше любил. Думал, что если она ко мне приедет сюда, я буду с ней холоден, оскорблю ее и т.п. Всегда в детстве сердился на больших, всегда мне казалось, что меня не любят, что я особенный и должен переносить многое, потому, что много грешил. Я не очень люблю родных, на сестер набрасывался и бил их палками. Мне казалось, что ко мне плохо относятся, не любят меня, потому, что я не родной сын, а приемыш. Я даже хотел бежать из дому и не вернуться, думал, что убегу и не буду больше сыном своих родителей, хотел быть совершенно свободным и думал, как буду жить, когда вдруг отец и мать умрут… В этом (родном) доме я прожил детство в вечном страхе, никогда не было у меня радости, все не нравилось, не находил удовлетворения, никто на меня не обращал внимания. Всегда там тоска, все одно и то же, никаких перемен. Такое чувство охватывает меня, как только я вхожу в дом. Когда я сходил дома с лестницы, мне казалось, что это не моя семья, что я никогда здесь больше не буду, оторвусь от них, буду жить один в этой семье или в другой. Казалось: вот это моя сестра, мои брат, мать – а на другой день может сделаться так, что будут у меня другие сестры, другая мать, другой брат. И может быть, мне только кажется, что я был вчера в этой семье. А мне действительно иногда хотелось, чтобы у меня были другие сестры, другой брат, другая мать, чтобы был не этот дом, а другой».

Особенно у него были сильны, как видно из анализа сновидений, враждебные чувства к отцу и брату. Даже положительные чувства, привязанность, любовь имеют у него садистическую окраску: «Если я кого-нибудь люблю, мне кто-нибудь нравится, то я бываю, груб, зол, делаю назло, хочу мучить, обидеть».

Еще ярче его садистические импульсы проявляются в некоторых фантазиях, желаниях: «В детстве я видел раз в синематографе картину – "Дьявол на паровозе", там дьявол бросает машиниста в топку, развивает большую скорость, и паровоз вместе с поездом сходят с рельс и летят в пропасть. И я сам хотел это сделать, потом хотел со всего разгона влететь в вокзал, чтобы паровоз разлетелся вдребезги. Я хотел видеть крушение поездов, думал, что поезд разобьется, и это будет очень интересно смотреть, а я успею выскочить. Позже я стал думать, что могу пострадать, и стал бояться ездить по железной дopoгe. Я мечтал о том, чтобы тайно отвести стрелку и сбросить поезд в пропасть. Когда я читал в книге, как пытают человека, то думал: вот плохо пытают, не умеют, я бы не так пытал. Еще у меня бывали такие фантазии: попасть в страну, из которой очень хочется убежать, я бы сделал крушение, взорвал бы всю страну – и убежал. Всегда мне хотелось делать то, что запретно, что нельзя. Хотелось мне также, чтобы был у нас пожар, что было бы интересно поджечь наш дом, если бы можно было».

С другой стороны, чувство обиды и мысль, что младший брат пользуется предпочтением и большей любовью родных, зародили у больного типичную мысль о «тайне» своего рождения, о том, что он не родной сын своих родителей, а жалкий приемыш, «чужой» и что они ему «чужие», «не настоящие», что его из жалости обманывают, скрывают от него правду о его происхождении

. Его не любят, потому что он, должно быть, не стоит любви, потому что действительно хуже других, некрасив, уродлив, смешон и что такого, как он, и любить нельзя.

И у него нарождается сильное желание измениться, быть не таким, каков он есть, а более красивым, умным. «С раннего детства, – говорит больной, – я желал, чтобы я был не я, а другой. Мне все хотелось уметь, все делать лучше всех, пользоваться всеобщей любовью и уважение, хотелось быть красивым, играть лучше всех в теннис. Иногда я мечтал, чтобы весь свет умер и чтобы я остался один. Тогда все будет мое, я все буду иметь. А потом появятся первобытные люди, а я все буду уметь и знать». И в упомянутых выше фантазиях «величия» он с лихвой вознаграждал себя. Страстное желание быть не таким, не тем, кем он был в действительности, доходило до бессознательных фантазий о собственной смерти и самоуничтожении, что нашло выражение в невротическом симптоме «состояний нереальности», сопровождавшемся мыслями «я – не я», «тело не мое» и т.п.

Символическое удовлетворение, подобно желанию изменить, уничтожить окружающую действительность, достигалось таким же символическим образом в тех же «состояниях нереальности». И до настоящего времени они ярче всего проявляются в гнетущей, тяжелой для него обстановке, когда обстоятельства окружающей реальности будят отрицательные, враждебные к ней чувства. Так действовала иногда даже чисто внешняя обстановка, например, деревенского дома, с небольшими узкими низкими комнатами и скудным светом керосиновых ламп. Эта обстановка напоминает больному деревню бабушки, где он гостил и где у него несколько недель были такие «состояния нереальности», сильные страхи, тоска, скверное самочувствие и резкое ухудшение болезни. С тем пребыванием в деревне связаны также плохое отношение к нему бабушки и окружающих, насмешки сверстников, чувство одиночества и т.п.

На уроках в школе у него также являлись подобные состояния, особенно если казалось, что учитель к нему плохо относиться. Общество чужих, гости, молодежная среда, где он чувствовал себя особенно униженным, находящимся на заднем плане, более слабым, неловким, больным, некрасивым, где всегда терялся, отставал от других и т.п. – все это способствовало наступлению припадков

. Часто даже когда ему только предстояло отправиться в гости, театр и т.п., он до того боялся наступления таких состояний, что не решался уходить из дома.

Другим моментом, благоприятствовавшим наступлению «состояний нереальности», было присутствие нравившейся ему женщины, особенно – как это почти всегда бывало – когда ему казалось, что она на него обращает меньше внимания, чем на других, отдавая им предпочтение. То же было и когда он, чтобы окончательно отказаться от онанизма, решил перейти к нормальному коитусу; все, что имело хотя бы отдаленнейшее отношение к этому решению, способствовало приближению «состояний нереальности».

Воздерживаясь пока от каких бы то ни было выводов, я перехожу к изложению следующего случая. Немолодая девушка страдает тяжелыми навязчивыми состояниями и фобиями, мучающими ее на каждом шагу, чуть ли не по всякому поводу обыденной жизни и лишающими ее возможности выходить на улицу, быть на людях и т.д. Среди многочисленных симптомов ее очень тяжелой болезни не последнее место занимают «состояния нереальности». Вот что больная рассказывает об их возникновении:

«"Чувство нереальности" всего окружающего появилось у меня лет десять тому назад, когда я вернулась в деревню из-за границы, где разыгрался мой несчастный роман со скрипачом N. Я тогда очень скучала, тосковала и долго не получала от него писем. Когда получила письмо, это чувство ("нереальности") на несколько дней прошло, но потом опять наступало – до следующего письма. Так чередовалось все лето. Впервые это чувство появилось тогда при следующих обстоятельствах: я лежала в комнате и фантазировала о коитусе с N, при этом прибегла к онанизму. Чувство, что все это не реальность, а лишь фантазия, действовало на меня ужасно, хотела превратить эту фантазию в действительность, оторваться от реальности и всецело унестись в свою фантазию. Меня так мучило тогда одиночество, не удовлетворяло окружающее, волновало отсутствие известий. Мне это удалось: я потеряла чувство действительности, и оно сменилось чувством "нереальности" и страхом. Потом онанистические акты стали часто сменяться чувством нереальности».

Свои ощущения и переживания при таких состояниях больная описывает следующим образом:

«Летом здесь часто находила на меня легкая дремота, когда я лежала в саду после обеда, хотя не спала и все слышала. Мысль путалась. Потом, понемногу прихожу я в бодрствование, силюсь понять, схватить все кругом – и не могу, не могу выйти из этого состояния как бы сна. Смотрю на небо, деревья, людей, хочу все это "понять" (осознать) – ничего не понимаю. Кажется мне, что я погибаю на месте, хочу бежать, но не могу. Кажется, что не смогу добраться до своей комнаты, что-то мешает, какое-то препятствие. Кажется, что вот я оторвусь от земли и полечу вверх или провалюсь вниз. Кажется мне, что кушетка, на которой я лежу, двигается подо мной. Является ощущение, что я одна, не могу достичь никого из людей, ничего общего с окружающими не имею. Буду говорить, но они ничего не поймут – и так я погибну. Меня охватывает страх, и я больше уж ничего не вижу, не слышу – пустота!».

Относительно условий и обстоятельств, вызывающих такие припадки нереальности, больная говорит:

«Состояния нереальности наступают иногда внезапно, а иногда какая-нибудь мысль наводит на них. Раз, например, на улице подумала о силе и власти полового чувства (больная очень эротична – Прим.авт.) – и мне стало страшно. И вдруг все показалось мне странным – и люди, и улица. Откуда все это взялось, как появилось? Будто ничего общего со мной все это не имеет, будто все думают и чувствуют не так, как я, а иначе. Я одна и мне страшно одной, мне мучительно, что я ничего не могу понять и никогда не смогу. Я делаю усилие, чтобы понять (ясно осознать), и не могу... И тогда мне хочется не видеть этой толпы, спрятаться поскорее в комнату и закрыть глаза».

А вот другой эпизод:

«В пятницу вечером (на Страстной неделе) собиралась пойти в церковь на службу, и вдруг сделалось очень тяжелое состояние нереальности, какого уже давно не было. В три часа была тоже служба, но я думала, что не смогу подойти к плащанице, не смогу видеть обнаженный образ Христа, боялась и гроба, который: понесут, боялась, что усилятся эротические богохульные мысли

. А в тоже время в церковь тянуло, хотелось воскресить прежние религиозные чувства к Богу. Тогда мною овладело чувство какой-то душевной пустоты: будто все похоронила и Бога похоронила. Сама в оболочке какой-то, от всех отделена, кругом темнота и ничего я не хочу. Думала пойти исповедаться или не пойти? Хотела чувств к Богу, как у всех людей, как к святому существу, у которого нет плотских желаний и мыслей, и боролась против богохульно-эротических представлений. Раз не могла думать так, как хочу, то старалась совсем ничего не думать и не чувствовать, уйти от всего. Тогда наступила пустота в голове, потом чувство нереальности и страх».

Больная легко влюблялась и часто испытывала разочарования на этой почве. Оно всегда сопровождалось ухудшением общего самочувствия, усилением и учащением припадков «нереальности». После разрыва одного такого любовного увлечения она рассказывала:

«В последние дни "состояния нереальности" стали сильнее. Они всегда усиливаются, когда мои эротические чувства и фантазии блекнут. Усилилось чувство одиночества, не о ком думать, мечтать, никому я не нужна, точно в пространстве ношусь, все не интересно, бессодержательно. Сильная тоска, переходящая в страх. Смотришь на небо, на деревья – все это красиво, но холодно, бессмысленно, все это не нужно мне – ни природа, ни люди. И вот тогда является состояние, будто я во сне, оно нарастает, усиливается и переходит в "состояние нереальности". При этом чувство одиночества, ото всех как бы отделена, люди, все окружающее со мной ничего общего не имеют».

В тот период больная особенно жаловалась на усиление «состояний нереальности» в обществе, за общим столом и т.п.: «Состояния нереальности и страх особенно сильны у меня за столом – вдруг все кругом будто исчезает, все люди начинают путаться, сливаться в один хаос, все становится странным, чуждым, никто меня не любит. Хочется бежать куда-нибудь, чтоб найти кого-нибудь, кто хорошо ко мне отнесется, полюбит». Отношения больной к окружающим было явно враждебное, озлобленное.

Слова больной в данном случае настолько ясны, определенны и ярки, что мне кажется лишним приводить еще дальнейшие данные из огромного психоаналитического материала истории ее болезни. Недостаточно оттенены ею садистические импульсы, находившие выражение в обильных фантазиях. Подчеркну еще только ярко выраженную связь этих «состояний нереальности» с онанизмом, чувствами одиночества и неудовлетворенности окружающей действительностью, враждебным отношением к ней.

Более сложен следующий случай молодого человека 26 лет, страдающего истерией, навязчивыми состояниями и фобиями. И у этого больного в картине болезни не последнее место занимал симптом, который он называл «все сон». Он болен лет с двенадцати, и с самого начала вся его болезнь сосредоточилась на двух симптомах: один, который он определял словами «все сон», а другой – «болезнь сердца», точнее, страх, что у него больное сердце и с ним может случиться что-нибудь ужасное, опасное. И симптом «все сон», который сопровождался чувством страха и опасением, боязнью сойти с ума. Вот как больной описывает это состояние:

«Не знаю, где я, все окружающее, как сон, все странно, отрывки мыслей, воспоминаний, которыми я не владею. Боязнь, что сумятица в голове, в сознании – предвестник надвигающегося полного сумасшествия, кажется, что навсегда так останусь. Сильный страх и ощущение пустоты в сознании».

Относительно происхождения этого симптома у больного почему-то сложилось представление – почему, он и сам не знал, – что он явился следствием какого-то неприятного переживания, которое поразило, удивило, даже ужаснуло больного. С появлением этого симптома у него далее связывается и в течение долгого времени навязчиво повторяется следующая очень яркая картина (он oпиcывaeт ее во время сеанса, лежа, с закрытыми глазами).

«Сижу у себя за столом в детской и делаю уроки. Тоска, не хочется их делать, невообразимая тоска (больной приходит в возбуждение, говорит с усилием, стонет). Репетитор рядом – один, другой. Мне тяжело... Сижу за столом, огонь горит, книги, тетради… Тоска, тоска… Ой, как страшно, невообразимо страшно. В комнате полутемно, лампа с абажуром на столе. Моя кровать с подушкой, полотенце висит на стене. Этого полотенца я боялся, потому что боялся повеситься на нем... Позже писал на стене стихи... Конец печальный, будто я умираю от чахотки.

А думал я, что умру не от чахотки, а от сухотки спинного мозга, как следствие онанизма. Боялся, что у меня сухотка спинного мозга. До сих пор не могу сознать, что у меня был онанизм и страх заболеть сухоткой спинного мозга. (Больной вначале совершенно искренне утверждал, что никогда не онанировал). Был навязчивый страх перед самоубийством… Вспоминаю слова двоюродного брата, что когда он делал уроки, бывала тошнота, а я с ней связывал страшную тоску, которая у меня была; когда у меня бывала тоска, я не мог есть, было отвращение к пище, было близко к тошноте. Потом брат говорил об эрекции во время волнений на уроке... Сижу за столом... Страшно. Тогда сидя за столом, я онанировал, и тогда стало вдруг "все сон"».

Далее больной еще припоминает, что впервые явление "все сон" появилось у него еще раньше, ночью, когда он лежал в постели, большей частью на животе и делал попытки онанировать, представляя себе любимую девушку, делал при этом движении коитуса и потом обрывал их из страха перед оргазмом. Так как он не доводил себя до оргазма и эякуляции, то и считал, что не онанирует. Оргазма он больше всего боялся, боялся эякуляций и поллюций. Все эти ощущения были в то время связаны у него с половым влечением к сестре, которое было в то время очень сильным. Уже одно ее присутствие в комнате возбуждало до того, что ему стоило усилий скрыть от присутствующих возбуждение. Часто тогда он хватал сестру в коридоре, когда никто из родных не видел, и прижимался изо всех сил своим телом и пенисом к ней. Потом ужасно мучился угрызениями совести и страдал из-за этого. Тогда он и стал бороться против оргазма и эякуляций.

Но тогда же, во время сна участились поллюции в связи с эротическими сновидениями, где фигурировала сестра. Страх перешел и на поллюции, и он стал стараться просыпаться заблаговременно, чтоб их предупредить. Сначала это не удавалось, но потом он довел себя до того, что почти всегда вовремя просыпался и не допускал наступления оргазма. Таким путем он довел себя до того, что уже в течение нескольких лет не испытывал ощущение оргазма ни при эякуляции, ни во время коитуса. В своей тоске, сердцебиении и страхе в 13-14 лет больной сам видит теперь защитные «средства против онанирования». А для усиления этих средств он еще говорил себе, что «все сон», т.е. «нет ни дедушки, ни матери, ни сестры, ни всех тех, кого люблю». И он нарочно вызывал в себе эти чувства в связи с состоянием «все сон», чтобы «предохраниться от онанизма».

В дальнейшем развитии болезни этот симптом все чаще повторялся, усиливался, и вместе с тем учащались поводы, обуславливавшие его появление. Формально он заболел, т.е. почувствовал себя больным и стал обращаться к врачебной помощи в семнадцатилетнем возрасте после случившегося с ним однажды во время мочеиспускания припадка «все сон». Особенно часты припадки «все сон» у больного в присутствии молодых женщин: «Тогда мне ужасно трудно делается сидеть – вид мой, как мне кажется, какой-то безумный, глаза блуждают, дергаюсь весь, появляется ощущение пустоты в сознании и "все сон"». Когда месяцев семь тому назад больной влюбился в одну барышню, то страхи и состояния «все сон» до того усилились, что вынудили его оставить то место и город, где эта барышня жила.

Но кроме того припадки «все сон» бывали и в обществе, на людях и иногда на улице, в трамвае, особенно, когда больному казалось, что на него смотрят. Из страха перед этими припадками он почти изолировал себя от жизни.

Психическая импотенция сделала половую жизнь для него совершенно невозможной. Несколько лет тому назад у него в течение нескольких месяцев была связь с одной женщиной, связь, в которой он играл чисто пассивную роль, лишь позволяя себя любить. Вначале ему еще удалось совершить несколько раз более или менее удачный коитус, а в дальнейшем импотенция все усиливалась и попытки кончались ejaculatio ante portam

без достаточной эрекции. Такая же картина осталась и в дальнейшем при повторяющихся время от времени попытках интимной близости с другими женщинами. Но вместе с тем фантазии о женщинах, влюбленность в тех из них, с которыми он даже не старался познакомиться, играли очень большую роль в его душевной жизни. Избегая в реальной жизни всяких конкретных проявлений сексуальной жизни, боясь их в действительности вплоть до неспособности оставаться в течение хотя бы короткого времени в обществе молодой, нравящейся ему женщины, не испытывая при этом страха, усиления симптомов и т.п. И с тем бóльшим увлечением он предавался при этом эротическим грезам, мечтам о недостижимом идеале возлюбленной, «личном счастье» и т.п. Типичная картина невротического либидо, «вытесненного», подавленного, лишенного возможности конкретного удовлетворения и усиленно изживаемого в сознательных грезах и бессознательных фантазиях.

Гомосексуальная психическая констелляция его носила явный характер «амбивалентности» (по Э.Блейлеру). Он относился к некоторым молодым людям определенного типа – своим весьма немногочисленным приятелям – с чувством привязанности и дружбы, с оттенком даже чувственной влюбленности. Но при этом иногда проявлял с первой же встречи почти ко всем другим мужчинам враждебность, раздражительную, никакими фактическими отношениями не оправдываемую озлобленность, побуждаемый к тому бессознательными мыслями и фантазиями о соперничестве, ревности, желании превосходства. Но чаще он терялся в мужском обществе, испытывал страх, неуверенность и пассивную, чисто внешнюю уступчивость, скрывая и иногда даже ясно не сознавая свои враждебные чувства и отношения.

В общем, получается картина оторванности, отрезанности от реальной жизни, даже враждебности и страха перед ней, душевного одиночества, уединенной мечтательности и большой склонности к грезам.

«У меня, – говорит больной, – как бы нет ощущения собственного тела, я теряюсь в пространстве, ничто не привязывает меня к жизни, к земле, я лечу, как во сне – и все для меня сон, нереальность и страх». Интересно еще прибавить, что больной склонен видеть причину этого состояния в том, что он «лишен чувства удовольствия при трении пениса, лишен чувства оргазма и удовлетворения в реальности и может его испытать только при поллюциях во сне» (см. выше: эротические сны с сестрой).

Хочу упомянуть, что я кроме этого случая наблюдал подобные состояния «нереальности», хотя и не очень большой интенсивности, но непрерывные, хронические, длящиеся неделями и месяцами. От их подобного описания я, к сожалению, вынужден пока отказаться.

Далее я привожу отрывок из весьма обширной истории болезни пациентки, страдающей тяжелой истерией. Исключительный интерес этого случая состоит в том, что больная страдала истерическими припадками, во время которых в сомнамбулическом состоянии переживала и делилась воспоминаниями из событий своей жизни, переживания и фантазии, эпизоды из собственной болезни. Однажды она в таком припадке рассказала о каких-то переживаниях, сходных по ее описанию с «состояниями нереальности», хотя я лично у нее их не замечал.

«Бывало, – говорила она, – нарочно такие состояния вызываю длительные, нарочно повторяю одни и те же слова, пока они не потеряют всякий смысл, потом другие, потом все делается бессмысленно, пустынно, слова – оболочка без всякого содержания… Я в детстве такие состояния вызывала нарочно – знаете когда? Когда бывало, чувствуешь свою вину и не хочешь сознаться. Для того, чтобы этого сознания не было, "уезжала" совсем. Бывало, начинала повторять слова: ну и буду, ну и буду, – так долго, что потом это уж для меня не слова, а звуки. А потом все дальше и дальше, пока все, что ни говорят – одни звуки. Слышишь сначала свою речь только как звуки, а потом и речь других – только как звуки. Потом это же и с глазами делала: натирала их, пока красные круги появлялись, потом дальше куда-то уносишься, потом улетишь куда-то в пропасть. А потом откроешь глаза – и все чудно!

Сейчас опять так, как тогда, когда я била себя по голове, чтобы обалдеть, чтобы все было не по-настоящему, как когда-то. Чтобы, например, были люди-куклы, когда они меня ругали, мне это было неприятно, и я думала, что это вовсе не по-настоящему они меня ругают и что это не настоящие люди, а люди-куклы. И теперь опять так. Но от чего я теперь убегаю? И еще знаете, когда так бывало, все будто не по-настоящему? Когда гадости делала, сама гадости делала (так больная называет мастурбацию). Это чудная минутка, так странно бывает тогда. Вот делаешь гадость и вдруг наступает минутка чудная – телу приятно, а голова отрывается, будто и улетает, и все делается как-то чудно, мутно в голове, черные точки плывут, плывут, в голове как будто мурашки, куда-то летишь в пропасть, от жизни улетаешь, все видишь и ничего не видишь, все равно – что открыты глаза, что закрыты. И кажется: еще минуточка – и будет припадок, но я никогда не допускала этой минуточки, я всегда обрывала...

Другой раз, когда гадость делала сама: вот все смутится, все не по-настоящему. Еще минуточку так, еще минуточку – и все полетит в пропасть. Только я никогда этой минуточки не переходила, потому что боялась, что тогда уже нельзя будет вернуться к настоящему. Это чудно, потому что тогда только одно тело наслаждается и чувствует. А то еще без гадости одно только такое состояние делала, глаза закрывала и терла их. Тру, тру глаза, поедут миллиарды точек разных, дороги разные черные и красные, зеленые; а потом открою глаза – и все кажется не по-настоящему. И тоже так тру, тру глаза и кажется, что вот так и останусь и так все и останется и страшно делается и кажется: еще минуточку потру и полечу в бездну. Потом трудно вернуться к жизни, все кажется, что люди не настоящие, вот вижу маму, папу и как-то не понимаю, что это мама, пала. Помнится, что я часто так делала, когда мне не хотелось по-настоящему...».

Во всех приведенных случаях отмечается связь этих состояний нереальности с мастурбацией. На связь эту указывает и К.Абрахам и придает ей большое значение, объясняя происходящее следующим образом: «З.Фрейд доказал, что значение некоторых эпизодических явлений истерии состоит в том, что они дают известное удовлетворение (Ersatzbefriedigung

) взамен прекращенной мастурбации». В дальнейшем мы еще остановим наше внимание на этом мнении. Таким заменяющим удовлетворением (Ersatzbefriedigung) в указанной смысле слова является также и грезовое состояние... Пациент К.Абрахама привык с ранней юности предаваться грезам наяву, и когда работа его фантазии доходила до высшего напряжения и живости, он давал выход накопившейся энергии в мастурбации. Когда он стал отучать себя от этого, явилась необходимость дать грезам в состоянии бодрствования какое-либо другое заключение; с тех пор они образовали вступление к грезовому состоянию, как ранее к акту мастурбации.

Вторая и третья стадия «оторванности» (Entrückung) и пустоты сознания соответствуют нарастанию полового возбуждение и его кульминационному пункту в момент эякуляции. Конечная стадия со страхами и слабостью перенята без изменений из мастурбационного процесса; эти симптомы мы ведь постоянно встречаем у невротиков, как неизбежное следствие мастурбации.

Этот взгляд нуждается в отношении второй и третьей стадии еще в дальнейшем обосновании. Состояние, сходное с «оторванностью» (Entrückung) в грезовом состоянии, имеет место и в мастурбационном акте. Нарастающее половое возбуждение закрывает доступ внешним впечатлениям. Этот процесс имеет место и в грезовом состоянии, но переносится в психическую область. Пациент испытывает полное «обращение вовнутрь» (своего внимания, сознания). Благодаря такой аутоэротической замкнутости по отношению к внешнему миру, у него является чувство изолированности. Для него обрывается общность с людьми, он уносится в своих мечтах в другой мир, соответствующий его вытесненным желаниям. Сила их так велика, что когда им удастся прорваться из бессознательного, то фантастическое исполнение кажется действительностью, а действительность – пустяковым сновидением. Все окружающее, даже собственное тело, кажется пациенту чужим и недействительным...

Свойственное третьей стадии отсутствие мыслей, пустота в сознании соответствует более или менее значительной потере сознания, которая наступает на высоте всякого полового возбуждения – особенно сильно это выражено у невротиков. Одновременно появляется чувство сильного головокружения или сходное с ним и трудно описываемое ощущение. Haш пациент вполне определенно указывает, что такое же чувство наступает у него при мастурбации в момент эякуляции. Короткая, соответствующая выделению половых продуктов пауза сознания имеет место также и в истерическом припадке.

Ничего поэтому нет удивительного, что грезовое состояние, до стадии потери сознания, связано с ощущением наслаждения. Этим оно вскрывает свое происхождение от мастурбации, которая до соответствующей стадиидает ощущение наслаждения, но затем влечет за собой у невротика самые острые неприятные чувства.

Несомненно однако, что приведенными рассуждениями К.Абрахама не исчерпывается сущность этих грезовых состояний. Он и сам признает, что «если видеть в грезовом состоянии удовлетворение (Ersatzbefriedigung) взамен оставленной формы половой активности, то мы все же еще далеки от полного понимания его свойств».

Небольшая экскурсия в область психиатрии в состоянии помочь найти путь к пополнению понимания интересующих нас состояний «нереальности». Весьма важно отметить – что, между прочим, делает и К.Абрахам, – что подобные же или весьма сходные явления встречаются и при Dementia praecox (шизофрении). Больные жалуются, что все кругом переменилось, не настоящее, сделано как будто нарочно, недействительное, что всё и все «представляются, как в театре» и т.п.

И как раз этому симптому новейшие исследования этой болезни уделяют особое внимание – особенноцюрихская школа Э.Блейлера. В этом симптоме «нереальности действительности всего окружающего», в связи часто с мыслями о погибели всего мира действительного, исчезновении его (см. страх «свето-конца» у моего первого больного) видят вытеснение больным всей реальности и его уход больного от нее в мир аутохтонных комплексов. «Один из важнейших симптомов шизофрении

, – говорит Э.Блейлер, – состоит в преобладании внутренней душевной жизни в связи с активным отвращением от внешнего мира. Тяжелые больные уходят совсем в себя и живут в мире грез; в более легких случаях мы находим более легкую степень того же явления. Этот симптом я назвал “аутизмом”».

Относительно сущности этого явления интересно следующее примечание Э.Блейлера к указанной цитате: «В довольно большой степени аутизм совпадает с понятием К.Г.Юнга “интроверсия”, что означает обращение внутрь либидо, которое нормально должно искать свои объекты в реальности. Однако аутистические стремления могут быть направлены во внешнее»... З.Фрейд

в своем аналитическом разборе случая шизофрении

говорит: «Я считаю вполне вероятным, что измененное отношение к реальному миру можно объяснить исключительно или преимущественно отпадением либидонозного интереса».

Но тенденция «бежать от действительности», жить в мире грез и фантазий и там искать то удовлетворение, которое в реальной жизни недоступно и невозможно, в значительной степени свойственно и психологии невротика. К.Абрахам в цитируемой работе неоднократно указывает, что «невротик – это фантазер», и только «знание жизни фантазии невротика, приобретенное путем психоаналитического исследования, может дать нам ключ к разрешению загадки» – объяснению «состояний нереальности».

Он говорит об изолированности невротика, его отчужденности от окружающей реальности и силе его вытесненных желаний, которые, находя себе воплощение в мире фантазий, «превращают их в реальность, а реальность в неосуществленную мнимую грезу». Именно эта особенность психики невротика играет огромную роль в образовании грезовых состояний, и К.Абрахам, по-моему, эту роль не достаточно оценил или подчеркнул. Важен факт, что отношение невротика к реальности ненормально. Невротик не только душевно изолирован от окружающей действительности. Он ей чужд, но к ней привязан, не может любить ее проявления. Он не может найти в ней объектов для своего либидо, которое у него фиксировано на вытесненных бессознательных комплексах и изживается, самое большее, посредством симптомов болезни или в фантазиях и снах. Поэтому реальность никогда не может удовлетворить невротика, кажется ему скучной, пустой, неинтересной. Отсюда и его вечная неудовлетворенность жизнью и всегдашнее стремление заменить ее «нереальностью», грезой, «жизнью, как во сне». «Я теряюсь в пространстве, – говорит мой больной, – ничто не привязывает меня к жизни, к земле, я лечу, как во сне».

Другая пациентка, рассказывая про отношение к ней любимого человека, говорит:

«...Если бы он относился ко мне зло, нечутко, тогда бы этого не было, душа съежилась и ушла в себя и тогда знаете, что случилось бы? – тогда бы вот эти минуты "не настоящие", когда все не по-настоящему, а как во сне, тогда бы они были ужасно сильны. Так у меня было, когда К. меня оттолкнул своей чисто физической грубостью от себя. Тогда у меня очень сильны были эти состояния "не по-настоящему, сонные состояния". Мне казалось, что я совсем одна, кроме меня никого нет, отрезана, отделена от всех, замкнута в себе. Но это тогда не такое чувство отделенности, изолированности; преграды тогда не сознаешь, а чувствуешь только, что изолирована. Тогда уж эти состояния не вызываешь сама, не надо глаза тереть, они сами являются и не можешь их отбросить. Эти состояния обрываются, когда начинается сильная любовь ко всем людям, хочется всем рассказать, чтобы все были друзья твои и сильная влюбленность, влюбляешься легко».

Последними словами больная особенно хорошо характеризует душевное состояние, при котором «грезы» не возникают, а либидо свободно и легко находит объект в реальности (разумеется, я употребляю слово «либидо» во фрейдовском смысле: объектом может быть не только отдельное лицо другого пола, но и люди вообще или какое-либо удовлетворяющее занятие, труд, спорт и т.п.).

Однако между оторванностью от реальной жизни больного шизофренией и невротика существует большая разница. Больной шизофренией просто уходит от реальности, аутистически погружаясь в переживания своих комплексов и впадая по отношению к окружающему в глубокую апатию, в ступор. А невротик, наоборот, не только не апатичен, но реагирует на всякие жизненные столкновения особенно остро

. При всем своем желании убежать от реальной жизни они сохраняют с ней много аффективных связей, не теряя «чувства реальности». Невротику не удается оторвать свое либидо, т.е. свои интересы и желания, от реальности, они остаются направленными на внешние объекты окружающего мира, хотя и в полном несоответствии с ними.

В мире грез и фантазий невротик в отличие от шизофреника находит лишь временное утешение, а не полное удовлетворение и возмещение действительности. Он ищет в реальности объекты для направления на них своего либидо и, хотя никогда не находит в ней вполне удовлетворяющих, все же продолжает их искать. Eго интересы и желания, не находящие никогда полного осуществления, продолжают оставаться направленными на объекты действительности, а не на воображаемые продукты собственных болезненных комплексов, как у шизофреника. В несоответствии желания и реальности, в непримиримой борьбе между «могу и хочу» – трагедия жизни невротика. И его бегстве от реальности он продолжаете в ней жить, но пребывает с ней в постоянном конфликте. Потому у невротика нет ступора и апатии, а есть чувство враждебности к неудовлетворяющей его реальной жизни.

Невротик в отличие от шизофреника не хочет знать никакой жизни, видеть ее такой, какая она есть, но мечтает о другой, которую мог бы любить. А реальную жизнь он ненавидит и хочет ее уничтожить. Вот эта-то ненависть к реальности и желание ее уничтожить и находит свое выражение в состояниях «нереальности» или «грезовых состояниях». В изложенных выше историях болезни прямо указывается на связь между фантазиями об уничтожении окружающего, сновидениями о «свето-конце» и «состояниями нереальности». Неоднократно также указывалось выше на усиление или появление этих состояний в связи с усилившейся неудовлетворенностью и враждебностью к окружающему у моих больных.

С особенной яркостью это выражено в следующих словах последней описанной мной в этой статье больной, говорящей о своем разочаровании в любимом человеке:

«…Он ушел, а я была рада. Потом я встала и повесилась на полотенце – и потеряла сознание, не помню, как было дальше, только рано на рассвете я пришла в себя на полу. Но я повешусь все равно еще раз. Не хочу ничего, все равно жить не хочу, все гадость и гадость. Хотела любить; мечтала об этом – вот она любовь! Все гадость и гадость. И нечего больше мне ждать, я не хочу жить. Мне страшно, страшно... Мне жутко и ничего меня больше не привлекает, все гадость. Пусть все будет сон! Вечный сон! Чтоб всегда и сон был сон, и не сон был сон, и настоящее, чтоб было сон».

Интересно еще то, что такое недовольство действительностью, разочарование в ней часто направлено на собственную личность, свое тело, свою наружность или даже внутренние качества, которые кажутся нехорошими, отталкивающими и т.п. Тогда это состояние «нереальности» направляется на собственное тело, и уже начинает казаться «странным, чудным, искусственным, неживым, нереальным». Особенно ярко это выражено в первом моем случае. Больной глубоко страдал от мысли, что он безобразен, уродлив,никому не может нравиться, смешон и в своих припадках имел очень сильное ощущение «нереальности своего существа, своего тела». «С раннего детства мне хотелось, чтоб я был не я, а другой», – говорит он. Ему даже казалось, что он покинул свое тело и может, зайдя в комнату, увидеть его в постели.

Не менее ярко выражает это последняя моя больная, у которой мысль, что она уродлива, гадка, грязна, а также острое и можно сказать страстное отвращение к своему телу было одним из доминирующих, сильных и самых тяжелых симптомов болезни.

«Сегодня днем, – говорит она, – после того, как посмотрела на свое тело, наступило состояние "ненастоящего", сердцебиение и страх большой. Казалось, что все люди – куклы заведенные, только оболочка, а внутренности нет. Я все вижу и не понимаю, например, лампу, дверь – все. И сама я тоже не настоящая, а оболочка. Дотронусь до своего тела и – будто я дотронулась до чужого тела, будто чужая рука, а не я дотрагиваюсь».

Все вышеизложенное приводит нас к выводу, что в состояниях «нереальности» или «грезовых состояниях» находят свое симптоматическое выражение два желания: эротическое и сопровождающееся чувством ненависти и гнева садистическое –уничтожить всю окружающую действительность. Но в тесной связи с этими состояниями находится еще третье – чувство страха, входящее как составная часть в припадок «состояний нереальности» и составляющее одну из его фаз. И у нас возникает вопрос: какова же роль и значение этого третьего чувства? И почему оно неизменно сопровождает припадок независимо от того, выражается ли в нем эротическое чувство или гнев?

Как ни скудны паши знания психологии аффектов, но огромное биологическое значение именно этих трех чувств – эротического, гнева и страха и их тесная взаимная связь уже давно установлены наукой. Havelосk Ellis пишет по этому поводу

, что более мужской, «стенический» аффект – гнева, более женский, «астенический» аффект – страха являются основными аффектами (Grund-Affekt) животной жизни, посредством которых происходит психический процесс естественного отбора. Каждое животное обязано отчасти своим существованием аффективной реакции по отношению к более слабым соперникам в форме гнева, по отношению к более сильным – в форме страха. Поэтому-то оба эти аффекта имеют такие глубокие и крепкие корни во всем животном мире, к которому принадлежим и мы.

Но гнев и страх имеют не менее важное значение также и в половой жизни. «Ухаживание» (Werbung) самца является по существу демонстрацией боевого задора, и даже жесты, которыми он старается произвести впечатление на самку, часто только боевые, с ними же он выступает и навстречу врагу. У самки, напротив, средством завлечения становится ловкое изображение боязливых настроений, и основным мотивом ее поведения при ухаживании, как показали мои исследования психологии чувства стыда, является не что иное, как совокупность страхов.

Первоначальную связь гнева и страха с половым чувством хорошо описал Colin Scott в замечательном исследовании «Sex and Art». «Если высшие формы "ухаживания", – пишет он, – основаны на борьбе, по крайней мере, у мужчин, то гнев и любовь должны быть тесно ассоциированы. И обоих подстерегает страх... Чтобы победить в эротике, и самке, и самцу необходимо его преодолеть... Борьба и "ухаживание" сливаются друг с другом, "ухаживание" заступает на место простых движений борьбы. Таким путем создается ассоциация страстей страха и гнева с любовью...».

Более детально связь и взаимоотношение между эротическим чувством и чувством страха описал З.Фрейд, по учению которого, патологический страх есть проявление подавленного вытесненного в бессознательное либидо. Всякое систематическое эротическое возбуждение, длительные эротические желания, не находящие естественного и адекватного разряжения и удовлетворения, а подавленные и фиксированные на бессознательных комплексах, ведут к образованию страха и различных фобий

. Таким же источником страха может быть и вытесненный в бессознательное аффект гнева и ненависти, неосознанные агрессивные враждебные желания уничтожения, смерти в адрес лица, по отношению к которому сознание подобных желаний допустить не может. В.Штекель указал также, что у лиц, страдающих фобиями, иногда бывают острые вспышки гнева как эквивалент фобического припадка.

Выше я привел сделанное К.Абрахамом подразделение припадка «состояния нереальности» на четыре стадии, из которых страх характеризует четвертую, последнюю. Эта стадия, как я указал, может быть вызвана и подавлением аффекта ненависти, гнева, злобы. То же можно сказать и о двух предшествующих стадиях – второй и третьей: стадиях «пустоты сознания» и «оторванности» (Entrückung). Выше я указал, что наступление этих стадий К.Абрахам объясняет тем, что свойственное третьей стадии отсутствие мыслей, пустота в сознании соответствует более или менее значительной его потере, наступающей на высоте всякого полового возбуждения, что особенно сильно выражено у невротиков. Такое же минутное потемнение сознания у них может наступить в момент высшего напряжения аффекта гнева, ненависти, ярости.

В.Штекель описал случаи «псевдоэпилептических» припадков, сходных по внешней форме с эпилептическими, сопровождающихся глубокой потерей сознания, но чисто психогенного происхождения, наступающих в припадке ярости, под влиянием сильного аффекта ненависти, гнева. Так что выдвигаемая мной вторая возможная причина «состояний нереальности» – аффект гнева, ярости, ненависти – также может повлечь за собой наступление этих двух стадий.

Что касается первой стадии – радостной экзальтации при усиленном фантазировании, то наступления ее под влиянием бессознательного аффекта ненависти, гнева наблюдать не приходится. Но фантазии агрессивного характера, злобные, враждебные, желания, чувства ненависти и гнева, как известно, очень часто встречаются у невротиков, особенно в виде бессознательных фантазий и желаний. Под влиянием этих бессознательных переживаний невротики проявляют иногда даже своего рода «экзальтацию» озлобления, раздражительности, большую придирчивость и обидчивость. В этих случаях длительная, часто даже хроническая стадия экзальтации заменяется такой же длительной стадией повышенной раздражительности и озлобления.

Однако при психоневрозах, особенно при истерии, бывают, как известно, и другие формы изменения сознания, и вполне естественно напрашивается сравнение «грезовых состояний (нереальности)» с этими другими формами. К последним относится сопровождающийся более глубоким нарушением работы сознания сомнамбулический сон, во время которого невротик претворяет свои фантазии в поступки и действия, не сохраняя о них впоследствии никаких воспоминаний. Далее гипноидные и сумеречные состояния, имеющие наибольшее сходство с интересующими нас «состояниями нереальности». По словам Й.Брейера

, впервые описавшего эти гипноидные состояния, они характеризуются (как и «грезовые») явлением «оторванности» (das Entrücken), «помрачением окружающей реальности» и «аффективной остановкой мышления». Но во время сумеречных состояний больные совершают иногда сложные действия с последующей амнезией, чем они сходны с сомнамбулическим сном и чем отличаются от грезовых состояний. Наконец, при истерии еще встречается может быть самое типичное для этой болезни явление – так называемый истерический припадок. И он сопровождается нарушением функции сознания, но нарушение это отличается большей глубиной, чем при «состояниях нереальности», доходя до полной потери сознания. Кроме того, пустота в сознании при «грезовых состояниях» очень кратковременна, моментальна, а при истерическом припадке может быть довольно продолжительной.

Остается еще прибавить, что «грезовые состояния» встречаются не только при тяжелых случаях невротических заболеваний, но и при самых легких, и имеют тогда формы мимолетных, моментальных «потемнений» сознания, связанных с быстро проходящим страхом. И именно этим последним моментом – страхом – они отличаются от petits maux или коротких, быстро проходящих сужений сознания истерического характера.

Лечение гипнозом в Волгограде

 

В центре гипноза Дмитрия Медичи в Волгограде наши гипнологи и гипнотерапевты уже много лет оказывают помощь в лечении различных психосоматических проблем.

В частности мы лечим следующие проблемы и заболевания: лишний вес и ожирение, чувство вины, чувство обиды, тревога, любовная зависимость, ревность, низкий иммунитет, мигрени и головные боли, СРК, гипертония, гастрит, язвенная болезнь, ВСД, сахарный диабет, панические атаки, депрессия, неврозы, бессонница, стресс, фобии, прокрастинация, нервные тики, ОКР, навязчивые мысли, курение, алкоголизм, компьютерная зависимость, игромания, интернет-зависимость, лекарственная зависимость, женское бесплодие, женская фригдность, мужская Импотенция, хроническая усталость (СХУ)

Список всех проблем, которые можно решить гипнозом, Вы найдете в разделе "Услуги" .

Наши специалисты работают как в консультативной форме, так и в форме директивной и глубинной гипнотерапии. Мы используем самые эффективные методики гипноза и гипнотерапии, которые наилучшим образом зарекомендовали себя в лечении психосоматических проблем.

Прием осуществляется только по предварительной записи.

Записаться на консультацию и проведение сеанса гипноза Вы можете ежедневно с 10 до 22 часов по телефону 8 (961) 666-444-3

Стоимость сеансов гипноза и курсов гипнотерапии можно узнать в разделе "Цены".

Так же в разделе "Статьи" вы можете почитать статьи про лечение психосоматики.

В разделе "Отзывы" Вы найдете отзывы на гипнотерапию. Контакты центра гипноза находятся в разделе "Контакты".

Для того, чтобы найти информацию на сайте, нажмите на эту ссылку "Поиск по сайту", либо Вы можете нажать на одноименную кнопку в шапке страницы.

Title

Text